Как умерла советская деревня
Принято считать, что сельское хозяйство, как и всё остальное, развалил Горбачев, хотя он как никто другой пытался его спасти, принимая даже такие непопулярные меры, как сухой закон. Увы, доставшийся ему в наследство брежневский драндулет уже вовсю буксовал, и дело было вовсе не в пьянстве, а в новом качестве жизни. Мир изменился — в нём уже не было места плакатным колхозникам и жилистым бабам с бидонами. Да и в самих городах образ рабочего с кувалдой вытеснялся мордой очкарика с циркулем.
Несмотря на старания газетчиков, рапортовавших о рекордных надоях, на фоне прочих достижений трудовое крестьянство выглядело отсталым переростком, а само отношение горожан к колхозникам было если не презрительным, то по крайней мере с нотками превосходства. И колхозники это чувствовали: любому залетному москвичу на сельской дискотеке ничего не светило, кроме фонаря под глазом.
Жить стало лучше, жить стало веселей
Испокон веков жизнь русского крестьянина была не сахар. С приходом большевиков те же яйца повернулись в профиль, потом была война и героическое восстановление послевоенной разрухи (да, у нас оно было именно героическим, это ведь не какая-нибудь там Япония, разбомбленная под ноль). А потом случилась хрущевская оттепель с новыми лозунгами, благодаря которым Америку не догнали, но повкалывали по самое не балуйся. И только с приходом Брежнева в дополнение к кнуту появился пряник.
Сельский пряник оказался так себе. У горожан он был повкуснее, ведь всё лучшее везли в города. Сытые колхозники эпохи застоя получали не меньше городских, но чтобы потратить свои честно заработанные рубли, им приходилось совершать набеги на «колбасных» электричках и рейды за тряпками. Существенно упростить этот квест можно было лишь прописавшись в городе. Стоит ли удивляться, что поумневшая деревенщина рано или поздно это сделала.
Какова она — сельская безнадёга?
Я прекрасно помню, как притаранивал мясо и колбасу из Ленинграда на Псковщину — это при том, что животноводческих ферм там было так много, что говно из них вывозили на «Кировцах», обычные тракторы не справлялись. В самом же совхозе «Ленинец» Пустошинского района, где я калымил на каникулах, мяса было шаром покати. Только на рынке в райцентре, да и то не всегда. К слову, в той же Пустошке была и колбаса, но по бешеным ценам коопрайторга — как и полагается заветренная, ведь ее по большому счету никто не брал.
В сельских магазинах продавалось только самое необходимое (дихлофос и гречка, например). Хлеб завозился раз в неделю и продавался из расчета две буханки на рыло. По выходным можно было докупить хлеб в райцентре, куда засылались гонцы. Старенький 672-й пазик курсировал и в будние дни, но по выходным он набивался битком. Как в него на обратном пути помещалась вся эта братия с полными авоськами, остается загадкой.
Ну ладно там жрачка. Матерому колхознику не привыкать тащиться даже от булки с молоком. Вот только молодое поколение уже не было таким колхозным. И уж точно не могло не заметить той чудовищной пропасти между собой и городскими.
Что ждало обычного сельского парня по окончании школы? Ну, корочка механизатора, два года армии, потом мытарства в родном совхозе со всеми вытекающими. По вечерам — в лучшем случае индийское кино да танцы-шманцы на дискаче в сельском клубе. Летом — тяжелейшая уборочная, совмещенная с заготовкой дров и сена для собственных нужд. Зимой — валяние на печи с томиком Шолохова. Это если не квасить по-черному, само собой.
Не сказал бы, что раньше в деревнях жила одна пьянь. Было полно приличных, вполне обеспеченных и, что немаловажно, образованных семей. Вот из них-то молодежь и утекала в город. Хотелось чего-то большего, чем просто ковыряния в навозе под ехидные усмешки городских.
Спасти рядового фермера
Пытались остановить это бегство как могли. На примере той же Псковщины могу сказать, что задаривали государственным жильем, но задаривали настолько бездарно, что это не срабатывало.
Когда стало ясно, что отдаленные деревни уже не спасти, стали строить кирпичные одноэтажки в крупных селах и переселять туда жильцов с окраин. А те упорно не хотели жить в новых «комфортабельных» домах без дров и воды, ведь у них в глухомани было всё, а на крохотных типовых участках даже трава не росла, не говоря уж о хлеве, который в новых скворечниках не предусматривался как класс.
Часто из экономии делали одноэтажки на две или четыре семьи, что превращало их жильцов в неполноценных селян, над которыми повисало позорное клеймо жителей общаги или коммуналки. Словом, бежать из таких домов хотелось еще больше.
Про стимулирование рублем тоже не забывали, но стимул был чисто советский — если совхоз рвет всех на части в соцсоревновании, то получаешь хорошо, а если нет, то как все. Тот же пустошинский «Ленинец» привык быть то середнячком, то отстающим и сохранял статус-кво десятилетиями, сколько бы ни трезвонили про премиальные какого-нибудь передового «Красного лаптя». А между тем, платили там хорошо. В день можно было заработать даже десятку, если пошлют на тюки (адская работа, но 10 рублей — это 10 рублей).
Что удивительно, в летнее время работа находилась всегда, но многие колхозники сидели на бобах. То ли западло было якшаться со школярами, опускаясь до уровня разнорабочих, то ли просто лень. Скорее всего, и то и другое.
Вот сейчас говорят, что в город уезжают на заработки. Да, сейчас это действительно так. А в те годы за длинным рублем уезжали в тундру или куда подальше. В города же сбегали ради теплого сортира и прочих удобств, в том числе культурного плана. И очень часто происходил еще тот дауншифтинг — вместо роскошных деревенских хором с карасями на столе получалась тесная общага сталедрочильного завода с макаронами на завтрак, обед и ужин. Но всё-таки это был город, и назад пути не было. Вернуться в родное гнездо — всё равно что признать свое поражение перед односельчанами. Потому и не возвращались.
© Генрих Лиговский
28.01.2018
|
